II.
Упадок Казани и казанских промыслов
Казань давно славится своим мылом, кожами и тарантасами, а многие хвалят ее и за красоту. Все это патриотическое увлечение. Относительно наружной красоты Казань имеет вид нового, только-что строящегося города; нет ни одной улицы без щепок, бревен, кирпича, мусора. При малейшем ветре сор метет в глаза, совсем как в Нубии или Сахаре. Интересно бы знать, на сколько сокращается жизнь казанских жителей оттого, что вместо воздуха они дышат щепками, сеном и всяким сором! Увеличение пыли много способствует общий всем русским городам способ мощения улиц. Способ этот весьма прост: уложат рядком камушки, посыплют их толченым кирпичом и положат сверху па палец песку. При малейшем ветре песок несет в глаза проходящим и проезжающим, несет в окна домов. Снесенный песок очевидно не достигает цели, потому что после первого ветра не остается его ни зерна на вновь сделанной мостовой. А между тем сколько у нас ученых инженеров, специально посвятивших себя устройству путей сообщения; или может быть городские улицы не пути сообщения? Отчего же, остановившись на прадедовском способе мощения улиц, мы в течение тысячелетия не подвинулись в этом деле ни на шаг ? Единственно потому, что пыль и сор не считаются у нас неудобствами жизни и в хороших дорогах мы не нуждаемся. Иностранцы—другое дело. Хорошую дорогу они считают важной вещью и в экономическом отношении, и в отношении здоровья, и в отношении удобств жизни; оттого у них везде шоссе и хорошие мостовые. У нас же не нужно ни того, ни другого; поэтому наши крестьяне не стесняются нисколько непроходимой грязью в деревнях, а городские жители непроходимыми мостовыми в городах. Когда тем и другим дурные дороги сделаются невыносимыми, с той же минуты начнут появляться у нас и хорошие пути сообщения. Так же далеко ушли мы и с своей знаменитой паркетной дорогой. В Казани, на главной Воскресенской улице есть тоже в двух местах, в виде небольших заплаток, торцовая мостовая. Эта мостовая, составляющая гордость России и изобретенная Гурьевым, делается и нынче, как делалась тридцать лет назад. По прежнему кладется она совсем горизонтально, без всяких стоков; по прежнему торцы выпучиваются в середине, и по прежнему такая дорога более трех лет не может существовать. А кажется, что может быть проще того соображения, что для стока дождевой воды мостовая должна иметь несколько выпуклую поверхность; что торцы у своих верхних концов не должны прилегать вплоть один к другому и тогда, при разбухании от влажности, они не станут принимать вид пуповины, а раздадутся в бока. Варшавским, например, жителям не нравится дурная торцовая, и потому там дошли до такого её устройства, что она служит двадцать лет без всякого ремонта; делают её не из ели или сосны, а из дуба, и кладут не на деревянную горизонтальную подстилку, а на плотную выпуклую известковую смазку. Непривычка к удобствам и низкий уровень материальных и нравственных потребностей—одна из главнейших причин, почему одно общество находит удобным то, что для другого невыносимо. Этим обстоятельством, и единственно этим объясняется причина многих явлений в экономической жизни русского человека.
Промыслы Казанской губернии, составившие ей репутацию, в настоящее время пользуются совершенно несправедливо известностью: Первое и доселе значительное производство — кожевенное, зависит от таких условий, при которых ему должно упасть непременно, если в земледельческом сословии не разовьется большее благосостояние. Из статистических сведений видно (Лаптев Каз. губ.), что в 1811 году считалось в Казани 130 кожевенных заводов, а в 1857 году только 41. В 1828 году было выработано 357 т. кож, а в 1857 году 635 т. Из этого видно, что число заводов уменьшилось на две трети, а количество выделанных кож увеличилось на 278 т. штук. Если смотреть на такой факт с точки зрения общих выводов, то можно радоваться и увеличению производства, и уменьшению числа заводов. Увеличение производства —это сила теперешней Казани; такая же сила и меньшее число заводов, производящих значительно большее количество кож. Но подобный взгляд на дело будет чисто английским, ибо в уменьшении числа заводов следует видеть уменьшение на две трети числа самостоятельных хозяев, и возвышение уровня благосостояния немногих насчет многих. Гораздо было бы лучше, если бы 635 т. кож распределились нынче между 260 заводами, чем между 41. Кроме подобного ослабления казанского кожевенного производства в последнее время перестали выделываться там такие сорта, которые вырабатывались прежде десятками тысяч. Например, в 1815 году на 15 татарских заводах выделывалось кроме козловых 43,800 штук красной юфти, в 1824 году только 1050 штук, а в тридцатых годах производство красной юфти совершенно прекратилось.
Материал для обработки доставляется в Казань из губерний Пермской, Вятской, Симбирской, Астраханской, Самарской и Оренбургской. Лучшими сырыми кожами считаются сибирские, и они идут на выделку высших сортов. Самые дурные кожи доставляются из окрестностей Казани. Остальные материалы, необходимые для дубления, кроме корья,—квасцы, купорос, конопляное масло, рыбий жир, сандал, сода, поташ, и проч. покупаются на нижегородской ярмарке. Из этого одного видно, что кожевенному производству, получающему все сырые продукты из других губерний, нет непременной причины существовать в Казани. Искусство казанских мастеровых и рабочих тоже не такого высокого достоинства, чтоб они были незаменимы в других местах; напротив, число хороших и добросовестных мастеровых весьма ограничено и разумеется сделалось еще меньше с тех пор, когда число заводов стало уменьшаться и прежние хозяева должны были идти в мастеровые или даже в рабочие к другим более богатым хозяевам. Единственный завод, отличающийся выделкой кож (козловых) —завод Котелова. Другие заводы не пользуются такой репутацией: Казанский опоек не может никак сравняться с опойком петербургским, и вообще петербургские, московские, вятские крупные кожи вовсе не хуже, напротив—лучше казанских. В казанском кожевенном производстве, как и в русской мостовой, незаметно тени прогресса и стремления к улучшению дела. От этой спячки русского человека его вытесняют везде на иностранных рынках; в хлебе нашем нуждаются менее, потому что явилось соперничество Америки, Венгрии и славянских земель; в Китае вытесняют нас англичане и французы; даже в нашей домашней чайной торговле встретили мы себе соперников в англичанах.
Если бы Казань владела каким нибудь секретом, или только в ней бы и находились мастера научно понимающие дело и постоянно стремящиеся к улучшению, тогда бы еще кожевенное производство могло считаться специальностью и славой Казани. Но ничего подобного Казань не представляет. Тамошние мастера работают так, а не иначе потому, что их так научили; и работает мастер одним способом до самой смерти. При таком порядка производства, основанном исключительно на практике, производству совершенствоваться или совсем невозможно, или оно должно подвигаться весьма медленно; иначе сказать — производство должно падать. Так оно и есть в действительности. За немногими счастливыми исключениями, как Котелов, или новая компания для обработки кож, остальные мастера закостенели в рутине; что будет с новым поколением? Но и с новым выйдет то же самое, если оно останется на той же степени образования, как его почтенные предки.
Но если казанские мастера поймут и узнают свое дело так же хорошо, как английские кожевники, все-таки, с улучшением путей сообщения в восточной России, казанскому производству не удержаться уже потому, что сырье не составляет местного продукта, а доставляется в Казань. Точно так же, как оно тянется в Казань, оно может потянуться и в другие губернии. Причина в том, что скотоводство в Казанской губернии в совершенном упадке, а при нынешних условиях земледельческого быта и состоянии сельского хозяйства оно и не может подняться. Луговодство у крестьян естественное, т. е. что уродится, то и хорошо; нет ни дренажей, ни орошений. Но это бы все еще ничего, если бы крестьяне имели достаточно земли, а земли у них именно столько, что скот можно держать только полу сытым. Вот расчет, приводимый Лаптевым. Принимая, что десятина дает даже 100 пудов сена, получится со всех покосов Казанской губернии 4 540 000 пудов сена в год. Всего скота в губернии считается 2,030,000 голов; чтобы содержать его всю зиму на сене, нужно 10,150,000 пудов, а сена собирается только 4½ миллиона. Очевидно, что содержать на сене скот невозможно, и приходится по необходимости кормить его соломой, сгнившими соломенными крышами и всякой дрянью. При такой непитательной пище получается скот малорослый и слабый. Здешние лошади на седьмом году оказываются негодными для работы, и редкая лошадь держится до 15 лет. Рогатый скот несколько лучше и единственно потому, что он легче переносить голод, дурную пищу, скверную воду и всякие лишения. Не говоря уже про недостаток в сене, в Казанской губернии есть места, например—Ядринский уезд, где зачастую встречается недостаток в соломе, и скот к весне едва волочить ноги. Какое же может быть скотоводство, когда скоту есть нечего! И после этого находятся еще чудаки, обвиняющие крестьянина в том, что он не заботится об улучшении породы скота; что порядочный купленый скот перерождается у него в слабосильный и мелкий! Разумеется, казанский крестьянин), не читал ни Бабста, ни его руководства к разведению крупного рогатого скота, ни The Cow, diary husbandry and cattle breeding, да и к чему он станет читать их, когда знает, что скот кормить нечем. Разве для того, чтобы почувствовать сильнее, что на его скоте отражается неумолимый мальтусов закон? Также несправедливо обвиняют крестьянина и в том, что у него падает много скота, что из числа заболевающей скотины умирает 75%, что крестьяне не умеют ни предупреждать, не лечить заразы. Разумеется смешно, что для предупреждена чумы просверливают у скота в рогах дырочки и опускают туда каплю ртути. Но ведь если понять лучше этот факт, так и смешного в нем ничего нет. В обществе российских железных дорог были люди, кажется, очень умные и образованные, в обществе петербургских водопроводов тоже, а дела их оказались гораздо хуже мужицкого скотоводства казанских крестьян.
Как с скотоводством, так и с мыловарением. Кто хочет сберечь кожу на лице в на руках, тот, разумеется, не должен мыться так называемым казанским мылом. Прежде, лет двадцать назад, варилось в Казани много мыла, по потом стали соперничать с нею верховые губернии и казанский мыльный промысел начал упадать. Теперь Казань варит только до 40,000 пудов мыла, тогда как прежде на заводе одного Золотарева приготовлялось его до 100,000 пудов в год. Всех мыльных заводов в Казани десять и все они принадлежать татарам (Лаптев). Причина упадка казанского мыльного производства не в том, чтобы недоставало для него сырых продуктов, а в невежестве мастеров. Ни один из них не понимает сущности процесса, и в то время, как в Англии и во Франции дело это стало на научных началах, казанский татарин работает все так же, как работали его предки во время завоевания Казанского царства. Понятно, что лучшие и дешевейшие мыла, как например французского гигиенического общества, или приготовляемое русскою компанией под названием «царского мыла», должны были вытеснить казанское яичное мыло. Вместо того, чтобы улучшить производство и удержать за собой место в торговле, мыловары бросились на плутовство и в дешевые сорта яичного мыла стали класть желтую краску. От таких сортов мыла лупится кожа, и несмотря на то, оно продается в Казани по 60 к. сер. за фунт.
В той же степени, как падаете мыловарение, упадает сальный промысел и сально-свечное производство. Образцы сальных свечей, бывавшие на промышленных выставках, отличались и недоброкачественным салом и небрежным приготовлением. А между тем, вырабатывая свечей до 100,000 пудов в год, фабриканты, кажется, могли бы иметь возможность заниматься этим делом добросовестно и улучшать производство. Но отчего же они не улучшают производства? Отчего не идут вровень с успехами технологии? А потому и не идут, что не могут идти. Из 11 свечных заводов 9 принадлежат купцам, т. е. людям, имеющим по видимому возможность получить образование и повести дело порядочно, а дело все-таки идет дурно по той же причине, по которой русские купцы не умеют устроить заграничной торговли, не имеют биржи в Москве, а на жалкой петербургской бирже находятся в руках заграничных комиссионеров и биржевых маклеров. Но если бы казанские свечные заводчики оказались вдруг людьми просвещенными и развитыми; если бы они сравнялись в познаниях с Муспратом, то и в этом случае не поддержали бы вполне сально-свечного производства, с которым стало конкурировать производство пальмовых и стеариновых свечей. Еще в одном случае могли бы процветать сальные заводы Казани, но для этого нужно условие, еще долго невозможное в Россш —возвышение материального благосостояния крестьян. Разумеется, если предположить, что крестьяне найдут освещение лучиной и каганцом неудобным и нездоровым, и станут жечь сальные свечи, то найдется порядочная работа и не для одних казанских заводов; в этом случае Россия доведет свое сально-свечное производство до громадной цифры двух миллионов пудов, не считая стеариновых и пальмовых свечей. Но когда еще наступить такое блаженное время!
Вообще уровень материального благосостояния крестьян Казанской губернии очень не велик. Занимаясь преимущественно земледелием, они не в состоянии существовать исключительно им. Подспорьем служат промысловые занятия, к которым прибегают крестьяне, как к единственному средству уплаты податей и разных денежных сборов. Не имея капиталов, крестьяне перебиваются кое-как, с своей промышленностью и едва сводят концы с концами. Одна из важнейших промышленностей Казанской губернии — лесная, т.е. заготовка дров, бревен, приготовление мочал, тканье рогож и гонка смолы и дегтя. Рубкой и возкой леса крестьяне занимаются исключительно зимой. В течение трех месяцев два работника выставят промышленнику 26 саж., т.-е. срубят, вывезут и выгонят к главному пункту по мелочным речкам. За это платится рабочим 30 руб.; исключив все расходы на инструменты, на содержание самих рабочих и лошадей, составляющее до 19 рублей, остается на двух чистой прибыли 11 рублей или по 5 р. 50 к. на человека. Вот весь зимний заработок крестьянина, живущего заготовкой леса. Строевой лес дает несколько более выгод. Но и в этом скудном промысле крестьянину приходится испытывать потери. Особенно страдают черемисы и чуваши, как народ более смирный. Подряжаясь заготовлять лес пятериками, они должны сдать более; от рабочих требуют лишней прикладки на 1 аршин, а без этого не дают расплаты. Таким образом из жалких 5 р. 50 к. украдет еще часть бессовестный приказчик! В тех промыслах, где одна физическая сила еще недостаточна, а требуется некоторое техническое образование, крестьянский заработок несколько более. Например тканье рогож дает чистого заработка в четыре месяца более 7 руб., а делание кулей и циновок от 10 до 12 рублей. Таким образом один из самых выгодных заработков дает от 2½ до 3 руб. в месяц. Остальные промыслы—делание гребенок, гончарное производство, выделка овчин, кузнечное мастерство дают еще менее. На кузнечном ремесле, считающемся одним из выгодных, кузнец получает выгод чистого дохода немного более 20 рублей. Кузнецы же деревенские, работающее в покривившихся, жалкого вида, кузницах и занимающиеся поправкой и изготовлением земледельческих орудий, оковкой телег, зарабатывают выгод не более 25 рублей, а за всеми расходами на материал, содержание кузницы и ремонт инструментов, очистится не боле 8 рублей серебром. Для людей, недостаточно знакомых с промышленными силами крестьян, цифры эти пояснят, почему экономически быт крестьян не отличается особенным блеском; почему у него и сермяга плоха, и изба смотрит на бок, и ест он всякую дрянь, вдохновившую русских патриотов сочинить известную поговорку — «что русскому здорово, то немцу смерть». Действительно, нужно иметь очень ограниченные потребности и желудок травоядного животного, чтобы переваривать смесь из сырого кваса, редьки, кочерыжек, кислого молока, огурцов, составляющих обыкновенную пищу русского крестьянина. Людям, незнакомым с физиологией и новейшими её открытиями, кажется смешным, когда последователи Молешота и Фохта жалеют немцев, питающихся картофелем; когда нравственные качества человека и его энергию они ставят в прямой зависимости от пищи; когда они делают параллель между травоядным, вялым волом и энергическим хищным животным. Но смех в этом случай ничего не опровергает и ничего не доказываешь, кроне невежества н недостатка познаний. Сельские хозяева давно знают, что тяжелая работа и дурная пища создают даже из хорошего скота породу тупую и слабосильную. Законы физиологии одинаковы для всех животных организмов и, разумеется, тысяча лет, в течение которых русский человек не питался мясом двести постных дней в году, а полтораста дней потому, что нет мяса, и заменил животную пищу растительной, должны были сделать в его организме большую перемену и сообщить его нравственным качествам и характеру несколько воловий оттенок. Чтобы понять все значение мясной пищи, нужно взглянуть на англичанина. Его свежесть, плотность, сила мускулов и энергия находится в прямой связи с хорошей питательной, мясной пищей.
В том, что русский крестьянин есть кочерыжки и огурцы, винить его, разумеется, нельзя; менее всего виноват он сам. Наше образованное сословие вышло из того же народа и, очутившись в иных условиях, скоро научилось не только есть говядину, но и вошло во вкус французской кухни. Весь вопрос исключительно в развитии экономических условий, в возможности развития материального благосостояния. Но пока условия экономического быта русского крестьянина не изменятся, он не перестанет быть травоядным, и не почувствует тех высоких нравственных потребностей, в недостатке которых его укоряют наши самородки-моралисты. Теперь всех беспокоит забота об образовании мужика; каждый придумывает свой проект, желая создать у нас век Перикла, но забывают моралисты одно—что на голодное брюхо—учение глухо; что человеку сытому, имеющему досуг от забот о пропитании, явится сама собой потребность к так называемым высшим наслаждениям, и тогда век Перикла придет сам собой. Нас одолевает бедность и больше ничего. Все же жалобы на пьянство, грубость и всякие пороки русского человека, при всей их справедливости, пустые слова и больше ничего, пока не обеспечены потребности желудка и не улучшен материальный быт. Но уровень материальных потребностей русского человека не поднимется скоро даже при весьма выгодных условиях экономического быта. Нужно, чтобы целое поколение привыкло жить иначе и воспиталось в новых условиях и гражданского, и экономическая положения.
В Казани есть еще промысел, составляющий её славу и гордость— тарантасы и сани. Этим делом занимается не Казань собственно, а прилегающие к ней селения. Достоинство экипажей зависит преимущественно от хорошей их ковки. Куют экипажи подгородные кузнецы, а оси идут из тагильского завода Демидова. Приготовление кузовов, хода и колес составляет отдельный промысел. Таким образом в казанском экипажном производстве существует полнейшая система разделения работ, а в Казани только собираются экипажи, и отделываются окончательно. Этим занимаются особые хозяева-мастера. Из них первое место занимает Романов. Особенность Романова в том, что он работает без запроса и без обмана. Экипаж, купленный у Романова, стоит несколько дороже, чем у других мастеров, но зато купивший может быть смело уверен, что экипаж пройдет пять тысяч верст по ужасной сибирской дороге без починки. Этого нельзя сказать про тарантасы других мастеров. Хорошее качество романовских тарантасов зависит от строгого приема работы деревенских мастеров. Пленки в железе, неаккуратность, неточность работы и пригонки отдельных частей, допускаемые другими мастерами, Романовыми не допускаются и ненадежная вещь не принимается. Но зато более аккуратная работа оплачивается дороже; в этом причина высшей цены романовских тарантасов, которые продаются рублей на двадцать пять дороже против экипажей других мастеров. Зачем же не все экипажи делаются одного качества? На это казанский мастер ответит, что есть покупщики, которым нужны не качество вещи, а только низкая цена, и для таких-то покупщиков и работают мастера спустя рукава.
Экипажный промысел, кажется, единственный, которому суждено процветать еще долго в Казани. Причина в том, что Казань лежит как-раз в ближайшем пункте к местам, где еще долго нельзя будет ездить в экипажах европейского фасона, что казанские мастера действительно овладели вполне техническою стороной тарантасного дела и едва ли где нибудь в России найдутся им соперники; наконец, в Казанской губернии произрастают как-раз все древесные породы, имеющие качества, необходимые для сообщения деревянным частям экипажа высшей доброты: липа, дуб, вяз, береза. С развитием железных дорог, пароходства и шоссейных дорог тарантасы будут все более и более оттесняться к востоку и сделаются наконец достоянием исключительно Сибири; а в этом случае, разумеется, самым естественным пунктом их изготовления будет Казань.
С другой стороны то, что поможет тарантасу остаться специальностью Казани, убьет промыслы, составлявшие до сих пор исключительную особенность этого города. До развития пароходства Казань играла значительную роль, как действительно удобнейший пункт для доставки и сбыта сырых произведений. Казань служила складочным пунктом сибирским товарам, приходившим зимним путем; точно так же и товары с Нижегородской ярмарки, назначавшиеся в Сибирь и в Уральский край, шли водой до Казани и отсюда уже гужем. С развитием пароходства по Каме это значение Казани стало падать, и промежуточным складочным пунктом, в торговых сношениях с Сибирью и губерниями при-уральскими делается Пермь. От этого число обозов, проходящих в Казань, год от году уменьшается, и город Казань как торговый пункт, несмотря на развитие торговли вообще в Казанской губернии, год от году падает. Таким образом с 1835 по 1840 год разгружалось в Казани товаров средним числом на 4,309,356 руб., а в 1857 году только на 2,910,795 руб. Грузилось же товаров: с 1835—1840 год на 3,490,182 р., а в 1857 году на 3,994,883 р. (Лаптевь). Цифры эти, разумеется, не дают вполне точного понятия о степени и характере упадка торговли Казани, потому что вместо рода и количества товаров указывают неясную и шаткую величину их цены. Но уж такова у нас манера собирать статистические сведения, что из них никогда почти нельзя получить вполне точного понятия о предмете, и вместо цифр, имеющих смысл, приходится удовольствоваться или цифрами, дающими приблизительное понятие, или несчастными средними выводами, не дающими никакого понятая. Впрочем, зная, что цены на все предметы первой необходимости поднялись в России в последнее десятилетие почти вдвое, легко увидим, что привоз товаров в Казань уменьшится в течение двадцати лет на 65%, а вывоз почти на 40 %.