Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

20. В знойной степи.

(Сарепта. Мёртвый край. Баскунчакское озеро. В островах. Калмыцкий хурул. Под Астраханью).

Простор и пустота, как в пустыне.

Гончаров.

Рядами стаи бедных птиц,

Как изваяния гробниц,

Сидели важно на песке

Виднелись горы вдалеке...

Некрасов.


Пароходы оставив Царицын, плывут по последнему Астраханскому плёсу, совсем не похожему на всё остальное течение могучей реки, и кажется, что это не Волга, что плывёшь по другой реке, ничего не имеющей общего с русской, могучей красавицей. Горы исчезли, отбежали от Волги и пропали в знойной степи. Бесплодные, необозримые равнины раскинулись во все стороны, низкие песчаные берега падают в реку унылыми, скучными обрывами. Кое-где шумят камыши, разросся тальник, да торчат осоки. Жара и духота с каждой минутой делаются нестерпимее, отсутствие всякого ветерка, полное безветрие, вследствие которого река катится, как зеркало, без малейшей зыби, делает духоту в течение дня ужасно томительной, а однообразие берега убивает всякий интерес.

Наш пароход подошёл к пристани у высокого, глинистого, прокалённого и покрытого трещинами обрыва. Это была пристань Сарепты, совсем не видной с Волги. Публика поспешила купить пресловутую горчицу и сарептский бальзам, продаваемый на пристани.

До колонии Сарепты от Волги 7 вёрст, которые проезжаешь в линейке за 50 копеек по довольно живописной дороге, ползущей по холмам и долам, а затем по душной и пыльной степи. С вершины одного из холмов открывается вид на Сарепту, этот мирный, словно отрезанный от всего мира, уголок, запрятанный за степи и холмы, живущий своею совершенно замкнутой жизнью, утонувший своими маленькими, беленькими домиками и киркой в зелени тополей, фруктовых садов и виноградников. Ярко-жёлтыми коврами разлеглись повсюду поля цветущей горчицы, одевшие косогоры и холмы, а красные трубы фабрик, поднялись над колонией. Это маленький немецкий мирок, мирный уголок, полный спокойствия и тишины, устроенный призванными из Богемии Екатериной Великой немцами религиозной секты гергунтеров или моравских братьев, облюбовавших это местечко и основавшихся здесь. Колония, не смотря на погром Пугачёва и пожары, находится в цветущем состоянии, пользуясь массой особых привилегий, поддерживаемая с первых итогов государством, освобождённая от рекрутского побора, имеющая свой суд, свою полицию, право на винокурение, на торг во всей России. Моравские братья назвали свою колонию Сарептой в память шествия пророка Илии по таким же знойным степям к городу Сарпату, а речка Сарпа своим названием ещё более подвинула на это. Колония очень благоустроена, цветущая, её фабрики, и горчичные, и ткацкие, и винокуренные, и заводы процветают, её густые тополя бросают синюю тень и на площадь с церковью, с школой, с беленькими и чистыми домиками, и на улицу, но вас давит тоска, вас гнетёт это молчание, это отсутствие жизни, словно вы попали в монастырь с его громадными, мёртвыми залами, и должны сами таить тягостное молчание. Колонисты, принадлежа к религиозной секте, мирные, полезные люди, отличаются своей нравственностью, своим равенством и имеют в основе упрощённое христианство. Любить Бога и ближнего — их девиз. Проводя весь день в работе, они посвящают свой отдых духовному пению, религиозным беседам и чтению. Здесь нет ни ресторана, ни клуба, ни сада с музыкой, ни танцев, все это изгнано, и вы чувствуете себя в этой безжизненной Сарепте точно в суровом ските. Здесь вы не увидите ни веселья, ни приветливых улыбающихся лиц, не услышите ни смеха, ни криков, ни оживления. Всё чинно, всё спокойно, всё углубилось в себя, даже лица колонистов с их неподвижными взглядами приняли какое-то безжизненное, деревянное выражение и вас, живого человека, тянет из Сарепты, с её невозмутимой тишиной и давящим молчанием, из-под тенистых тополей и клёнов, которыми засажены улицы, тянет и в пыль, и в зной степей, тянет и на Волгу, и в толчею душного Нобелевского городка, тянет к жизни, всюду, где слышится речь, пение, крик, стук, и просто кажется невыносимой эта библейская тишина немецкого уголка на берегу извивающейся среди горчичных полей речонки Сарпы.

Речка Сарпа последний приток Волги. Это целая система небольших озёр, соединённых речкой. Как хорош вид с гор, окружающих Сарепту. Вся Сарпинская долина, как на ладони, а колония с её садами и аллеями, заводами и домиками лежит у ваших ног. Кругом разлеглась унылая степь, убегающая к синеющей вдали Волге. Этот громадный район до самого Царицына, виднеющегося на горизонте, эта извивающаяся Сарпа, это безбрежное, знойное, синее небо и эта давящая тишина производят глубокое впечатление.

За устьем Сарпы Волга распалась на рукава и протоки и образовала целый архипелаг островов вплоть до Каспийского моря, шириною до 25 вёрст. Это целое море с пропавшими вдали берегами, это сложная цепь воложек и протоков, бесчисленных островов, пустынный, мёртвый край, нагоняющий невыразимую скуку своим однообразием. Волга вступает за Сарептой в Астраханское царство, в царство степей, и Киргизской и Калмыцкой, полных глинистых и сыпучих песков и песчаных холмов. Веет морем, водорослями, солью. Волга течёт по прежнему дну былого моря, полного остатка раковин, солончаков и солёных озёр. Духота на пароходе была невыразимая. Все пассажиры страдали от жары, обливаясь потом, глядя на незыблемую, гигантскую поверхность воды, горящую тысячами миллионов солнечных искр. Этот плёс самый скучный, самый безжизненный и унылый. Многие пассажиры умирали от духоты, и от скуки, а и на этом протяжении до Астрахани столько любопытного, столько характерного, столько чудных картинок, которых нигде не увидишь выше на Волге, что я не мог оторваться и уйти в каюту. Ночь на этом плёсе вносит особое очарование, особую поэзию, особую прелесть. Помню, сумерки наступили внезапно. Вдруг все потемнело, небо быстро сменило цвета, быстро загорелись необыкновенно большие звёзды и синяя, поразительная своей чудной окраской, ночь спустилась на землю. Серебро месяца лилось длинными колоннами в глубь реки. Воложки и протоки светились фосфорическим огнём между бесчисленными островами, а кущи тополей поднимались таинственными чёрными группами и делали воложки какими-то дивными очаровательными коридорами. Треск коростеля, протяжный крик испуганного лебедя, спящего в камышах, однообразное журчанье парохода, всплески рыб над тихой рекой, разлетавшиеся брильянтами, точно всполохнулась Волжская русалка, блистающие рыбачьи сети на берегу, точно волшебная паутина, все это навевало раздумье, чаровало и не дозволяло покинуть палубу. Это полумёртвое царство, эта гигантская река, эти безбрежные степи, залитые таинственными узорами месяца, были так грандиозно прекрасны, что уносили меня куда-то вдаль в бесконечное пространство, оковав все мои мысли, все мои движения.

Посёлки и деревни здесь редки и ютятся или по правому берегу, или по островам, берега которых возвышенны, а середина низменна, часто болотиста и всегда имеет в середине блистающее озеро. В полноводье, Волга катит свои воды над этими островами, выставившими летом непроходимые леса камыша и тальника.

За посёлком Лучки, или Светлый Яр, лежащим в 11 верстах от Сарепты, потянулись камыши, медленно и лениво махавшие своими серебристыми султанами. Вот мелькнуло село Поповецкое, а затем ещё несколько деревень с бедными домиками, крытыми соломой, с длинными плетнями и заборами на унылых серых покатостях берега. Вот, наконец, и село Каменный Яр с церковью и мечетью. На пристани пёстрая и характерная суета и необыкновенная живописность. Крестьяне в сетках, смазанных дёгтем для защиты от мошек, оводов, слепней и комаров, армяне, татары, калмыки, в ярких нарядах, с их характерными лицами, с их оригинальными шапками, толпились в ожидании парохода. Здесь уже чувствуешь Астраханское царство, здесь уже всюду эта пестрота и своеобразность Азии, этот монгольский тип вперемешку с европейским. Не успеваешь вглядеться в эти характерные лица и костюмы, как пароход уже мчится дальше. За Каменным Яром тоска удваивается. Пески, камыши, реющие чайки, длинные отмели, бесконечные, скучные острова, поросшие кустарником, знойные серые бугры тянутся не прерываясь. Осокори одели некоторые острова и образовали поэтичные коридоры протоков, маленьких каналов, называемых эриками, и высохших проливов, образовавших болота и ильмени. — Здесь царит своеобразная, любопытная жизнь пернатого царства. По отмелям стоят журавли, поджавши одну ногу, точно часовые на своих постах, целые стада уток крякают по берегам островов, в камышах скрипят кулики и чирикает всякая мелкота, мартышки и чайки с криком и хохотом вьются над протоками, ловко вылавливая рыбу, целые семейства пеликанов, толстых и неуклюжих, и птиц-баб, с их громадными, толстыми клювами, пропекаются по отмелям на солнце. До чего красивы и изящны влюблённый пары лебедей, тихо скользящие мимо зелёного леса прибрежного камыша! Сколько поэзии, чистоты, грации в этом плавании этой красивой птицы! Поневоле вспоминается поговорка: «кто убьёт лебедя, навлечёт злые кручины и несчастья на свою голову». Здесь в этой тишине лебедь плавает, словно очарованный, здесь в камышах он спит, провожая вечерние зори своим выкриком, здесь он любит и нежно стонет, милуя возлюбленную. Этот птичий мир, заселивший все эрики и ильмени, острова и отмели, оживляет это тихое, мёртвое царство среди двух пустынь.

Вот и Владимировка, громадная слобода, раскинувшаяся по Волжским крутоярам, это благоустроенное село с каменными домами, с приспособлениями для выгрузки соли, с громадными нефтяными баками, с платформами и вагонами железной дороги по берегу, эта гавань Баскунчакского солёного дела. Вся Киргизская степь громадный солончак, изрезанный массой солёных озёр, из которых добываются десятки миллионов пудов соли, идущей на соленье рыбы в Астрахань и другие Поволжские города. Из слободы Владимирской построена железнодорожная ветвь к громадному солёному озеру Баскунчак. лежащему среди унылой, песчаной степи, растрескавшейся местами от жара, без малейшего признака растительности, мёртвой и знойной, прельщающей иногда своими миражами. Баскунчакское озеро удивительно красиво и ради этого оригинального вида стоит потерпеть и неудобства переезда по железной дороге, так как поезда ходят неаккуратно, и жару и зной, и однообразие пустыни. Вас поражает этот соляной снег среди знойного лета, эта слепящая белизна соли по берегам ярко синего, спокойная озёра, на поверхности которого, словно на поверхности льда, стоят кибитки и шалаши. Это соляные бугры, поднявшиеся со дна озёра. Все озеро сплошная соль. На дне его толстый осадок и вода кроет небольшой толщиной это соляное дно. Здесь ломают глыбы соли, очищают её и складывают в большие, ослепительно белые пирамиды. Картина этого озёра, осадившего громадную толщу соли, под которой глубина настоящая дна неизвестна, с берегами, занесёнными снегом, с кибитками и шалашами на соляных островах, с белыми пирамидами добытой соли, все эти рабочие, калмыки и киргизы, тёмно-синее, южное небо — поражают вас и вы долго не можете отделаться от впечатления Баскунчакского озёра. Железная дорога проходит по знойной и унылой степи до самого озёра, которое она огибает вдоль одного из берегов. На полдороги среди степи высится гора Богдо, точно громадный зверь, прилёгшая к пескам и состоящая из твёрдых песчаников и красноватой глины. Эта гора священна для калмыков, которые считают её освящённой Далай-Ламой и приходят поклониться ей. Предание говорить, что гора Богдо стояла прежде на берегах реки Урала и что двое святых калмыков задумали перенести её на берега Волги, для чего, после долгих постов и молитв, взвалили её себе на плечи и понесли по нескончаемым и знойным степям. Но один из них упал под тяжестью ноши в ту минуту, когда в его голове мелькнула греховная мысль. Гора придавила его и оросилась кровью, почему её один бок красен до сих пор...

За Владимирской слободой снова потянулись рукава, эрики и протоки, снова замелькали острова и отмели да изредка показывались казачьи станицы и калмыцкие селенья. Пароход то уменьшал ход и человек с промером выкрикивал число футов, то снова, попадая на глубокое место, то летел полным ходом. Сумерки надвинулись нежданно, словно набежала тень, за ней другая, пахнуло прохладой калмыкии, они слились в чёрный лес, раздалось рыданье птицы, испуганной пароходом, и Волга закуталась в серебристый, таинственный покров.

Калмыцкий берег выставил свои странные посёлки, какие-то цилиндрические шалаши с конусообразными крышами. Это были улусы кочевников с табунами стад вокруг. Чем-то полудиким веяло от таких поселков кочующих калмыков. Этот трудолюбивый, не знающий отдыха работник, в городах и на пристанях, этот прирождённый скотовод и пастух, с узкими глазами, выдающимися скулами, чёрными волосами, в меховой шапке в виде берета, смирный, кроткий и добрый, когда с ним хорошо обходятся, злой, дикий до бешенства, когда его рассердят, прикочевал через Киргизские степи из-за далёкого Алтая на берега Волги и долго славился хищническими набегами и дикостью. Против нападения калмыков и для обуздания их были устроены на Волге казачьи станицы и выстроены крепости в Енотаевске (теперешний острог) и в Чёрном Яре. При Екатерине в калмыцкие улусы были назначены русские чиновники, которые явились злым бичом, угнетателями и мучителями этих вольных степных сынов и довели их до того, что 30 тысяч кибиток покинуло Волгу и двинулось в Китай. Эти несчастные почти все погибли и в войнах с киргизами, и от китайцев, которые их жгли, размалывали между жерновами и замучивали нечеловеческими, жестокими пытками. На Волге осталось до 13 тысяч кибиток, которых травили чиновники, зверствуя не хуже китайцев, пока Павел I-й не улучшил быт калмыков. Теперь они кочуют летом по степям, останавливаясь на зимовье в избранных местах степи между Волгой и Доном.

Вот и Чёрный Яр на берегу широко разлившейся Волги, дрянной, захолустный городок, пропитанный запахом рыбы. Этот запах солёной рыбы охватил наш пароход ещё далеко выше пристани. В 60 верстах от города находится главный хурул (молельня), в котором живёт глава калмыцкого духовенства — лама. Берега стали ещё пустыннее, ещё однообразнее, только между островами блестели протоки, на островах серебрились озерки, шумел таинственно камыш, да горели тысячи необычайно крупных звёзд.

В 145 верстах за Чёрным Яром проплыл мёртвый, скучный городишко Енотаевск, высоко поднявший своё большое здание острога, и снова потянулись бугры, длинные пески с редкой травой, замелькали уединённые казачьи селения. Просто не дождёшься Астрахани. Среди однообразия берегов выплыло в Тюменевке чудное здание калмыцкого храма с его прихотливым китайским зодчеством. На прибрежных буграх высится это прелестное здание хурула, увенчанное остроконечными башнями с китайскими, загнутыми кверху крышами и с высокими шпилями. Средняя, высокая, многоэтажная башня поднялась 5-ю постепенно суживающимися ярусами и оделась на вершине шпиля опрокинутым серпом месяца с солнцем над ним. Две колоннады, как у Петербургская Казанского собора, изогнувшись дугой, отошли в обе стороны к боковым причудливым башням и придали сказочный вид всему строению. Гелюнги, калмыцкие священники, одетые в красные халаты и характерный шапочки суетились на берегу. Несколько строений и сады окружили храм, а немного далее пески оборвались сыпучими обрывами.

Совсем азиатский уголок. Калмычки в красных платьях, с массой монет и металлических украшений на груди, толпились на пристани. С одного из островков летела лодка. Узкая, длинноносая, она резала воду, словно скользя только по её поверхности. Что-то красное сидело в ней. Это был гелюнг, спешивший к пароходу.

Публика стала снова разнообразнее и смесь лиц, костюмов и языков поглощала всё внимание. Тут были и черномазые персы с бирюзовыми кольцами на пальцах, и немцы в синих куртках, и флегматичные хохлы со своей традиционной люлькой в зубах, и астраханские татары, и армяне, и греки, и калмыки, и киргизы. Вся эта пёстрая, полуазиатская толпа спешила в свою столицу, в свою душную Астрахань.

Опять пошли камыши, протоки и пески. Волга разлилась на 200 рукавов, ветвясь все более и более, образуя свою гигантскую дельту, среди которой расселась Астрахань.

Вот и Калмыцкий базар. Мы всего в 8-ми верстах от Астрахани. Среди моря лачуг, кибиток да шалашей, поднялись башни удивительного калмыцкого хурула. Неприглядный, грязный посёлок, от которого веет Азией.

Вдали показался целый лес камыша, который всё более и более рос по мере нашего приближения и превратился в непроходимые дебри мачт. С каждой минутой выдвигались новые и новые леса мачт. Вокруг нас царило уже оживление на реке. Пыхтели буксирные пароходы, сновали лодки и баржи, а вдали весь облитый солнцем вырисовывался астраханский кремль с громадным зданием собора. Колокольни города поднимались всё выше и выше над лесом мачт, и предо мной сразу развернулась прекрасная панорама Астрахани. Мы обогнули косу и стали пробираться по узкому коридору среди бесчисленных судов. Астрахань показалась занесённой золотой, солнечной пылью, в которой чёрные силуэты колоколен и башен поднимали свои контуры.

Мы подошли к пристани. Крик, шум, пароходные свистки, песни, лязг цепей, грохот и стук, все слилось в ужасный хаос звуков, а предо мной была пёстрая толпа. Я видел персидская остроконечные шапки, я видел белые покрывала армянок, пёстрые халаты татар, чалмы бухарцев, котелки и шляпы, загорелые лица калмыков, я видел шумящую, пёструю толпу, пёструю, как сама Азия, и мне не верилось, что я в Астрахани. Острый запах солёной рыбы охватил меня, сразу напоминая, что я в рыбной столице. Волга искрилась и тонула в золочёном мареве, покрытая сплошь суетящимися и снующими судами. Как ни живописны были эти картинки с палубы, а надо было спешить в город и, захватив багаж, я покинул пароход и вышел на набережную.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |