Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

VI.

ПАРОХОД  «Первенец», отправлявшийся по каналу в Новую Ладогу, резко отличался своей внешностью от обыкновенных невских пароходов; у него почти не было палубы, исключая небольшой площадки у трубы, остальное же пространство было занято рубками первого класса на корме и второго — на носу. Труба пристроена так скромно, что её не сразу разглядишь; будка рулевого на крыше возвышается над всем окружающим, словом тип получается крайне оригинальный, хотя о красоте его лучше умолчу.

Мы решили ехать во втором классе и, придя в свою каюту-рубку, нашли её наполненною исключительно женщинами; был ещё, впрочем, старик в длинном армяке и большом картузе.

Разместившись вчетвером на трёх остававшихся свободными местах, мы стали рассматривать наших случайных спутниц.

Из интеллигенции здесь были только две немки и одна еще не старая девушка, как оказалось впоследствии, дочь священника из Ладоги; остальные же были богомолки, возвращавшиеся с Валаама, торговки и проч. Против нас у стены помещались две кухарки из Петербурга, очевидно, живущие по «барам» и потому державшие себя с достоинством.

Мы ещё не успели хорошенько оглядеться, как за дверью послышались грузные, нетвердые шаги и чьё-то тревожное уговаривание:

— Тятинька-с! Тятинька-с! пожалуйте-с первый класс, там никого нет-с; я там вам особую-с каютку занял...

Дверь быстро распахнулась, ударившись в стену, и на порой выросла дюжая фигура купца в длинном сюртуке, в высоких сапогах с калошами и с большим дождевым зонтиком в руке. Он обвёл всех посоловевшими глазами, промычал что-то непонятное и качнулся в сторону.

Видение это продолжалось не более двух-трех секунд; чья-то невидимая рука, позади купца, поспешно захлопнула дверь, и шаги начали удаляться.

— Ишь ломится, по мужицкой манере! — обратилась к соседям кухарка: — наверно, дровяник, из Питера едет; радуется, что выгодно продал. Десятки народу теперь обсчитал, нищими сделал, а сам куражится! Поди-ка, теперь в Питере не один мужичек бедный из-за него плачет, которые работали-то! А он что? купил да перепродал, вот и все; никакого его труда и не было, а денежки в карман положил. Рабочие ишачут,  а он пьянствует, ломается. У! знаю я их, мужиков, насмотрелась!

Старик в большом картузе, сидевший против неё на продольному среднем диване, глубокомысленно промолчал и потупился в землю.

— А вы разве его одобряете? Или, по вашему, можно такое поведение одобрить? — не унималась кухарка.

— Кто-ж его одобрит,— нехотя процедил старик:— а только как он мой знакомый и я хорошо знаю...

— А ведь правда, что дровяник он?

— Дровяник.

Пароход тронулся. Часовня и прибрежные постройки тихо поползли мимо нашего окна; с противоположной стороны в окнах показался силуэт крепости и, плавно двигаясь от окна к окну, исчез за стеною. Пароход вошёл в канал.

— Что же мы так тихо идём? — удивлялись мои спутники.

Действительно, наш «Первенец» подвигался отнюдь не скорее простой, хорошей лодки.

Мы вышли на площадку к трубе. Там один из матросов возился с увесистой корзиною, поднимая ее на стоявшие в стороне ящики. Пароход шёл тем жe черепашьим шагом.

— У вас машина не испортилась ли? — обратились мои спутники к матросу.

Тот оставил корзину, выпрямился и огляделся.

— Машина? Нет, кажись, цела... А что?

— Так отчего же мы так тихо идем?

Матрос посмотрел на берег.

— Идем как следует, — отвечал он.

— Неужели вы все время так и пойдете?

— Так и пойдем.

— В котором же часу мы придем в Ладогу?

— Да если какое судно поперег не станет, так придем завтра часу в седьмом утра.

— А бывает, что и становятся?

— Бывает.

Вернувшись в каюту, мы принялись за выкладки. Длина канала 104 версты; мы выехали в 3 часа по полудни, до 6 часов следующего утра выходило 15 часов, и в результате оказывалось, что пароход наш движется со скоростью не более 7 верст в час.

— Однако езда-то действительно «канальская», — вырвалось у одного из моих спутников.

— Терпением свяжите души ваши, — заметил другой.

Между тем, за окном нескончаемой вереницей потянулись барки с дровами. По левому берегу канала (если стать лицом к Неве) устроен бичевник со спусками к воде. Тощие лошаденки, по четыре в ряд, но поставленный наискось, по диагонали, тащили тяжелые, высоко нагруженные барки, с громадными, высокими рулями. Фигуры рулевых, взгромоздившихся на дрова и сосредоточенно смотревших с своей высоты вдаль, были иногда очень типичны; один из них, старик, покрытый вместо плаща, старою рогожей, особенно привлек наше внимание: чем-то древним, своеобразными веяло от всей этой фигуры.

У правого берега, узкою полосою отделявшего канал от Ладожского озера, было гораздо спокойнее, Там неподвижно стояли барки на отдыхе. Они были привязаны с носа и с кормы к столбам, нарочно поставленным на берегу для этой цели. Рабочие и рулевые — кто спал, кто собирался варить кашу, кто просто бродил по берегу. Отличительную черту этого берега составляла непрерывная линия молодых деревьев, искусственно посаженных вдоль гребня на протяжении почти всего канала.

Спокойствие царило и в нашей каюте; каждый занят делом сообразно своим вкусам. Товарищи зачерчивают в альбом носовую резьбу на встречающихся барках, мотивы действительно попадаются очень интересные; немки углубились в чтение газет, богомолки спят, старик беседует с какою-то торговкой и не без самодовольства рассказывает ей, что дочь его держит в Петербурге меблированные комнаты; худая кухарка читает, толстая смотрит в окно на бичевник.

— И что только за лошаденки, — произносит она, ни к кому, в сущности, не обращаясь: — одно слово— «веретеном тряхнуть»!

Не даром тут чуть не каждый год сибирская язва проявляется; а все нажива — не кормят, не смотрят; хотят, чтобы не евши работали.

Дверь с шумом отворяется; вваливается купец, которому в первом классе, очевидно, не сидится. Пошатываясь, он направляется к дальнему углу каюты и, покачнувшись в сторону, хватается за читающую кухарку.

— А ты, старичок, по тише толкайся-то!—вступается толстая.

— Какой я старичок, — еле внятно лепечет купец: — мне сорок первый год. Я ещё вот как могу! — Он пробует пройтись фертом, но его понятие о равновесии, вероятно, осталось на берегу, в одном из шлиссельбургских буфетов, и он спешит остановиться.

— Говоришь, сорок один год вам?—прищуривается кухарка.

— Сорок один!

— А сынку-то вашему тогда сколько же?

— Какому сынку?

— Да вот, что приходил-то с тобой.

— Это не сын мне, не сын... А-а-а мне сорок один год, — вот и всё!

— Зачем вы пьяны-то напились? — начинает кухарка. — Разве это хорошо?

— Д-да рази я пьян? Я вовсе не пьян. Чего толкуешь-то?

— Вы живете, как языческий бог Бахус велит.

— У нашего хозяина...

— А ты, стало быть, работник? — снова прищуривается кухарка.

— Я приказчик.

— Приказчик? Значить грош в ящик, а рубль за сапог,— так что ли?

Купец улыбается.

— Ты говоришь — пьян, — подхватывает он: — а если деньги есть, так нешто нельзя выпить?

— Вы слуга Бахуса: что прикажет вам, то и делаете.

— Вот и врешь! У меня бабушки-то от роду не бывало.

— Не бабушки, а Бахуса, бога идолов. У язычников разные боги были, а Бахус бог пьянства.

— Пойдем в первый класс!

— Мне и здесь хорошо.

— Так не хочешь?

— Не хочу.

— Ну, и сиди!

По уходе его, старик начинает рассказывать, что купец действительно не стар, что он дровяной подрядчик и человек денежный.

От нечего делать, я стал изучать расписание пароходного движения по каналу.

А в окнах по прежнему тянутся барки с своими двухаршинными дровяными стенами над бортом. Суда с другим грузом встречаются крайне редко. В числе дровяных барок попадается одна, нагруженная значительно ниже, чем остальные, везут те же четыре лошади.

— Что мало положил? — кричат рулевому с парохода.

— Да ведь утопленников везём-то, — смеётся рулевой.

Дрова, значить, во время гонки долго пробыли в воде и успели набухнуть.

Купец снова является с визитом и, раскачиваясь во все стороны, направляется к старику, который расположился спать, и начинает будить его, но будить, очевидно, для шутки.

— Вставай! Что ты на моём месте разлёгся!

Старик притворяется крепко спящим.

— Это Семен Саввич Кошкин, — обращается купец к публике: — знаменитый! У него дочь на Стремянной меблированные комнаты держит. Семен Саввич потягивается.

— Вы не смотрите, что он такой, — продолжает купец, — денег у него много; не один десяток найдется.

— Что ты, что ты! Пустое говоришь! — пугается старик и садится на лавке.

Купец грузно опускается на место рядом с ним, против кухарки, и вступает с нею в разговор.

— Я раскольник! — слышится через несколько времени его голос.

— Что-то мне не верится, — тянет кухарка, щурясь и покачивая головою.

— Я раскольник, — верно! У вас что? Ну, скажи!

— У нас Троица.

— Троица? — переспрашивает купец. — А это что такое? - он складывает пальцы по православному и тычет ими в нос собеседнице: — это что? я у тебя спрашиваю. Щепоткой табак нюхать?

— А у вас что? Сорочий хвост?—тычет в ответ кухарка два протянутых пальца.

— А у нас вот как: Богородице Дева, радуйся, обрадованная Мария... — но язык ему изменяет.

Диспут продолжается долго; в конце концов доводы купца переходят в брань, от которой немки начинают нетерпеливо поворачиваться.

— Ещё больше, говори меньше, — обрывает его собеседница. — Здесь ругаться не смей.

Купец направляется к выходу и вдруг, покачнувшись, с размаху падает всем грузом на спящую подле богомолку. Та вскакивает и сначала не может понять, что случилось, но пока приходит в себя, купец кое-как успевает добраться до двери.

В Шальдихе кухарки и старик выходят.

Лишь только пароход отчалил от пристани, как купец уже снова появился в каюте; увы! места его собеседников были пусты.

Покачавшись несколько времени на одном месте, он решился завести новое знакомство и мимо пустых мест направился в угол к мирно спавшей торговке.

Опять началось бужение:

— Эй, тётка, вставай, это моё место и т. д. — Но «тётка» только огрызнулась, причём обнаружила такой могучий контральто, что купец вскоре же оставил ее в покое и ретировался в свой первый класс, где, по всей вероятности, и лёг спать, ибо к нам уже более не являлся.

Мы вышли на площадку подышать свежим воздухом. Я выглянул за перила: и впереди, и позади нас берега как будто бы сливались друг с другом, так что впечатление получалось, точно мы плывем посреди какого-то овального пруда. Канал вообще не широк, и если какая ни будь барка начнет переправляться от одного берега к другому, то путь преграждается, и остальным приходится ожидать. Пароход наш держится больше правого берега и лишь только приблизится к нему, как под берегом появляется резвая, белоголовая волна, которая, точно живая, бежит за нами, перескакивая через камни, заливая кочки, прорываясь сквозь кусты и подтачивая берег. У берега очень заметное течение от Ладоги к Шлиссельбургу. Дно канала от Волхова до устья Назии (на протяжении 84 верст) заложено горизонтально, а от Назии до выхода в Неву — с уклоном в 2 фута, соответственно склону самого озера к Неве.

Часов около девяти вечера, недалеко от Кабоны, мы снова вышли на площадку полюбоваться красивым закатом. Впереди нас, точно в просвете громадной арки, открывалось чистое небо, забитое теплыми, золотистыми тонами. Над нами и позади нас правильным, гигантским сводом лежали сплошные, угрюмые тучи. На ярко-оранжевом фоне краев этого мрачного свода неслись легкие розоватые облачка, точно послы от царства света в царство ночи. Солнце уже скрывалось за горизонтом, а с противоположной стороны, из глубины свода, веяло каким-то зловещим холодом. Много драматизма чувствовалось в этом контрасте.

Солнце село. Пароход подошел к Кабоне, подобно всем остальным селениям канала, раскинутой на левом берегу. Кажется, большинство этих поселков возникло на Петровском канале и затем уже распространилось по направлению к новому каналу. В Кабоне мы видели белую каменную церковь о пяти главах; она стояла несколько поодаль от берега, вероятно, посреди селения.

В Леднёве, на озерном берегу, против селения, меня поразили сараи с пристроенными по бокам мачтам, по две и по три у каждого. Я обратился за разъяснением к матросу.

— А это рыбацкие, — отвечал он. — Рыбаки тут все по берегу-то живут, озёрные, так для сетей, для мереж и пристроено, чинить значит. Подымет её на блок и смотрит, где порвалось, где что, ну, его и вычинит. Так-то оно способнее, сразу видать.

За Леднёвым мы отправились отыскивать буфет и нашли внизу под палубой, в помещении третьего класса, расположенного впереди и позади машины. Насколько в нашей второклассной светлице было привольно и весело, на столько же здесь темно и душно. Мы заказали ужин и поспешили вернуться на площадку.

Селение Чёрная, на мой взгляд, едва ли не самое красивое место на канале. Оно расположено на правом берегу и предстало пред нами в поэтической обстановке летних сумерек. Вдали догорали последние краски заката, отражаясь в воде, гладкой, как зеркало; а перед нами вырос красивый силуэт церкви, окруженной деревьями и домами, часть которых небольшими уступами спускалась к каналу.

Я оглянулся назад: там светлыми пятнами вырезывались широкие барки на фоне утопавшего в глубоких тонах берега.

От Чёрной до Ладоги считается 47 верст, большая часть пути была пройдена. Начинало темнеть, и мы по выезде из Чёрной, проводив глазами несколько грузных, но красивых полу-ботов с большими деревами, отправились в каюту, где после ужина разместились на покой.

Я проснулся в три часа утра и вышел на площадку. Солнце еще не высоко поднялось над горизонтом, но лучи его уже были ослепительно ярки. Погода стоит прекрасная; чувствуется утренняя укрепляющая свежесть, тянет холодком. Птицы так и заливаются в прибрежных кустах. На канале тихо, трудовой день еще не начался, и только неугомонная волна, серебрясь на солнышке, гонится по прежнему вдоль берега за пароходом.

Часов около шести утра показалась вдали и Новая Ладога, но канал, вероятно, не хотел отпустить нас, не познакомив с теми случайностями, которые могут на нём встретиться. Барки мало-по-малу начинали пускаться в путь, переправляясь от правого берега к бичевнику. Одна из них, при этой переправе, стала впереди нас поперек канала, и путь наш, в виду самой цели путешествия, был прегражден. Вчерашний матрос оказался пророком.

Но задержка продолжалась недолго. Наш «Первенец» смело подошел к судну вплотную, зачалил его, без дальних рассуждений, за нос, повернул на средину, так что барка встала опять параллельно с берегом, и отправился далее. Я ожидал громких протестов со стороны рулевого на барке, но с его вышки не раздалось ни одного восклицания: оказывается, что по правилам все суда должны давать дорогу пароходам.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |