Речная старина

О сайте | Ссылки | Благодарности | Контактная страница | Мои речные путешествия |
Волга | Днепр | Кама | Нева | Ока | Окно в Европу | Север | Урал и Сибирь |
Материалы из газет, журналов и книг | Путеводители | Справочные и информационные материалы |
Список пароходов (1852-1869 гг.) | Справочник по пассажирским пароходам (1881 - 1914 гг.) | Старый альбом | Фотогалерея |
Коллекция Елены Ваховской | Коллекция Зинаиды Мардовиной | Коллекция Игоря Кобеца | Коллекция Сергея Новоселова |
События 1841-1899 г.г. | События 1900-1917 г.г. | События 1918-1945 г.г. | События 1946-1960 г.г. | События 1961-1980 г.г. |

VII.

На маяке я застал необыкновенно оживленную и пеструю картину. Все его население высыпало на площадку и разместилось в самых живописных группах. Предприимчивый буфетчик не теряя драгоценного времени, открыл торговлю залежавшимися лакомствами, а его мальчик подручный шмыгал среди толпы, предлагая желающим сигары и папиросы «самые лучшие»; откуда-то появился татарин с ситцами и платками, и шустрый еврейчик с «золотыми» вещами; молодой парень олончанин вытащил гармонию, и толпа молодежи окружила его, вторя знакомой мелодии голосом и ногами. Всем сделалось на душе необыкновенно легко и весело. К сожалению, недостаток женского элемента лишал эту картину надлежащей полноты, хотя кое-где образовались веселые парочки... Одним словом, обыденная, будничная жизнь закипела ключом на этой микроскопической площадке, при чем не обошлось без споров, драки и даже преступления. Какой-то белорус уличал олончанина в краже куска кожи; тот и другой выставили своих свидетелей, составивших две враждебный партии, для умиротворения которых потребовалось мое энергическое вмешательство. Я произвел формальное следствие, но дела не выяснил: факт пропажи установлен был незыблемо, но с другой стороны к обвинению олончанина не оказывалось решительно никаких данных. Убедившись в невозможности склонить весы Фемиды в ту или другую сторону, чему в душе я был очень рад, я предложил обоим, в виду исключительного нашего положения, чистосердечно помириться друг с другом. Но белорус оставался глух к моему красноречию и упрямо повторял, что кожу у него украли и должны возвратить.

— Сколько же стоит твой кусок кожи? — спросил я наконец.

— Пятьдесят копеек, — ответил он с таким отчаянием в голосе, что я ему тут же уплатил эту сумму с условием,чтобы он чистосердечно простил неизвестного вора.

Белорус, огорошенный таким оборотом дела, бросился целовать мои руки, и прерванная идиллия снова воцарилась на маяке, не нарушаемая более никакими инцидентами.

Солнце склонилось к закату, когда от «Александра Свирского» отчалила шлюпка с единственными его обитателями: капитаном и шкипером. Я торжественно встретил их на пристани, приняв предварительно все меры для ограждения капитана от враждебных манифестаций. До некоторой степени мне удалось это, но капитан Л. сам испортил дело, предложив подписать протокол, в котором он на столько оправдывал все свои действия, что крушение парохода оказывалось не следствием его неосторожности и стечения неблагоприятных случайностей, а чуть не результатом геройского подвига. Я наотрез отказался подписать этот оправдательный документа прежде, чем он будет одобрен всеми пассажирами, причем заметил, что чтение подобного протокола произведет на них крайне дурное впечатление. Но капитан настаивал, и мне ничего не оставалось, как прочитать протокол во всеуслышание, что я и сделал, созвав на площадку всех пассажиров. Едва я успел огласить первые строки этого неудачного документа, как «крайние» подняли страшный шум; капитан Л. поспешно вырвал бумагу из моих рук и, ни с кем не простившись и не сказав более ни одного слова, удалился обратно на пароход. «Крайние» провожали его ругательствами, «умеренные» безмолвствовали.

Короткий октябрьский день сменился ночью, столь же тихой и ясной. На небе вспыхнули бесчисленные звезды, а вслед затем выплыл месяц, в виде широкого блестящего серпа, озарив своим фантастическим светом маяк, маячных обитателей, безбрежное озеро и наш разбитый пароход. Перед нами восстала по истине волшебная картина, которою нельзя было не залюбоваться, не смотря на всю неприглядность нашего положения и нашей обстановки. В особенности поражала воображение чудная игра лунных лучей, на ровной и чистой, как сталь, поверхности озера, которое до того казалось тихим и неподвижным, что жутко становилось на сердце, словно за этим абсолютным спокойствием могучей стихии должно неминуемо последовать страшное возмездие. Маячные огни сияли теперь необыкновенно ярко, поднятые на надлежащую высоту; ночные птицы густою стаей увивались вокруг фонарей, стараясь проникнуть в этот загадочный источник света, нарушавший спокойствие ночи; одна из птиц, как бы повинуясь страстному желанию сразу открыть мучившую ее тайну, ударилась о рефлектор с такою силою, что упала мертвой к нашим ногам. Маячный сторож объяснил нам, что в хорошую погоду всегда пропадает много этой твари, потому «тварь неразумная — сама на смерть лезет». Долго любовалась толпа этой борьбой пернатых тварей с огненной стихией, ожидая новых жертв, но ожидания её не сбылись на этот раз.

Что же наш Комнино? Добрался ли он благополучно до берега? Сдал ли наши телеграммы? Как оказалось впоследствии, он, благодаря попутному ветру, ещё в 3 часа по полудни достиг берега и очутился в какой-то деревушке Новоладожского уезда, отстоящей от телеграфной станции (Сясские Рядки) всего в 10 верстах. Депеша министру путей сообщения доставлена была около 6-ти часов, и министр в ту же минуту распорядился отправить к нам на помощь казенный пароход «Озёрный», нагрузив его, на сколько оказалось возможным, провизией и теплой одеждой; к несчастью, «Озёрный» стоял на якоре на р. Неве, ниже Николаевского моста, и прошло много времени, пока удалось поднять его вверх по реке, так как разводка мостов в неурочные часы сопряжена с значительными затруднениями. Только в 10 часов вечера «Озёрный» прошел все мосты и полным ходом направился к маяку Сухо. Одновременно с этим, правление пароходного общества, на основании депеши капитана Л., отправило телеграмму командиру «Царя», который возвращался из Петрозаводска в Петербурга и должен был находиться в эти часы близь Сермакса; в последней депеше предписывалось «Царю» идти к маяку Сухо и снять с него всех пассажиров, если к тому не встретится непреодолимых препятствий. Таким образом, на помощь к нам шли два парохода, с двух противоположных сторон.

Что касается «Царицы», прошедшей утром мимо маяка Сухо, то она, как и следовало ожидать, не могла не заметить наших сигналов, но капитан этого парохода ограничился тем, что по прибытии в Сермаксы оставил на пристани записку следующего странного содержания: «Близь маяка Сухо стоит, по видимому, на мели какой-то пароход; близь устья Свири усмотрена шлюпка, принадлежащая «Александру Свирскому». Эта записка предназначалась для сведения «Царя», который лишь через 12 часов должен был войти в Ладожское озеро. А что могло статься с нами в течение этих полусуток!

Не смотря на уверенность в близкой помощи, временные обитатели маяка с наступлением ночи начали приходить в беспокойство. Беспокойство еще больше усилилось, когда сиявший ярко до сих пор месяц вдруг покрылся тучей, неизвестно откуда набежавшей, и вслед затем стал накрапывать дождик. Снова пришлось установить очередь для пользования кровлей. К довершении беды обнаружились случаи заболевания: сначала свалился белорус, а за ним один из арестантов; и тот, и другой переданы были на попечение дам, у которых нашлись кое-какие лекарственные средства. Между тем мелкий дождик перешел в настоящий осенний дождь, которому, казалось, не предвидится конца. Промокшие и прозябшие пассажиры плотно жались другу с тоской посматривая на полуотворенную дверь избы, где горел неугасаемый огонь, и кипел бессменно самовар; но попасть туда удавалось не многим, так как изба переполнилась слабосильными, выселить коих не было возможности. К счастью еще, белорусы стоически переносили холод и непогоду, не издавая ни одного звука, ни единой жалобы. С нахлобученными на глаза своими меховыми тапками, с согнутыми спинами, словно приросшие к земле и друг к другу, их неподвижные фигуры, при мерцающем свете маячных огней, производили какое-то фантастическое впечатление. Изредка лишь в этой толпе слышался тихий, робкий вздох или шепот творимой молитвы,.. Я не смыкал глаз в эту ночь, обдумывая все возможный случайности, из которых наиболее опасной представлялся северный ветер, могущий заковать нас здесь на неопределенное время. Я прислушивался к каждому звуку, старался уловить малейший признак, по которому можно было бы судить об изменениях в атмосфере, но кругом все было тихо, озеро словно застыло в своих берегах, и только однообразный шум дождя нарушал безмолвие ночи.



| © "Речная старина" Анатолий Талыгин 2006-2018 год. | Контактная страница. |